Стало смеркаться. Изот решил до наступления темноты сделать ещё одно дело. Он взял большую рогожу, и пока совсем не стемнело, отправился на небольшое болотце неподалеку от скита, за кладбищем. Там он надёргал моха, умял его в куль и принёс в землянку. Осталось мох просушить – и будет готова мягкая постель для младенца и старца, да и для себя тоже.

Изот убрал лопату и топор в землянку, плотно прикрыл дверь, сел на обрубок бревна, и только теперь понял, как смертельно устал. Младенец спал, ровно дыша, и ключник подумал: «Хорошо, что он не тревожит его».

Он налил из ушата воды в глиняный горшок из-под меда, поставил на угли. Снял мокрые сапоги, поставил сушиться. Ноги обернул кусками рогожи, перевязав ступни лыком.

Поужинав размоченными в горячей воде с медом сухарями, поглодав вяленой рыбы, связку которой нашёл в закутке, накормив ребенка отжатыми сухарями с подслащённой водой и уложив в постель, Изот подошёл к старцу. Тот лежал в прежнем положении, не открывая глаз, всё также прерывисто дыша. Иногда из груди вырывался стон, чуть вздрагивали губы, но в сознание он не приходил.

Приперев дверь доской, чтобы не распахнул порыв ветра, Изот прилёг на полу невдалеке от огня, подстелив кафтан и, утомлённый трудным днём, мгновенно заснул.

Глава четвёртая

В подземелье

Разбудил его плач ребёнка. Открыв глаза, Изот сначала не понял, где находится и что происходит вокруг. Но через мгновение всё встало на свои места: он вспомнил вчерашние события, и тревожная волна замутила душу.

Дрова в камельке прогорели, и холод остро чувствовался в землянке. Истово кричал ребёнок.

– Иду, не кричи! – сказал Изот, скорее себе, чем ребёнку, поднялся с жёсткого ложа, нащупал хворост, приготовленный вчера, бросил в очаг и раздул угли.

Сухие ветки затрещали и занялись. Положив несколько досок сверх хвороста, он подошёл к младенцу. Тот высвободил руки из-под холстины и Дуняшкиной душегрейки и во всю мочь лёгких кричал. Изот наклонился над ним. Ребёнок перестал плакать. Свет от камелька падал на лицо. Изот увидел глаза. Синие, они глядели осмысленно и удивлённо. Высокий лоб морщился – младенец силился понять, что происходит вокруг.

– Хватит реветь, – наставительно сказал Изот ребёнку, хотя знал, что тот его не поймёт. – Это что за рёва такой! Э-э, да мы мокрые, – пробурчал ключник, сунув руку в одежды, которыми был прикрыт младенец. – Не плачь. Сейчас мы поправим это дело. Обсохнешь в чистых простынках, и опять будешь спать. Вот ведь какое горе на меня навалилось… Один бы ништо, а с тобой…

Сменив мокрые тряпицы, он повесил их сушиться и, убедившись, что младенец успокоился и заснул, подошёл к Кириллу. Тот лежал в прежнем положении, с закрытыми глазами и тяжело дышал. Поправив изголовье, Изот перекрестил старца, подкинул дров в очаг и прилёг на старое место.

Он закрыл глаза, и хотя от разгоревшегося камелька веяло теплом и тело размякало в нём, и каждая жилка, сустав расправлялись, блаженно успокаивались, сон не приходил. В голове бродили мысли, которые беспокоили его. Прежде всего о том, что тяжелая ноша досталась ему в лице умирающего старца и недавно рожденного мальчонки. Что делать, имея на руках такую обузу? Ведь помощи ждать неоткуда. Никто не придёт и не позаботится об оставшихся волею судьбы в живых людях. А с другой стороны, сердце радовалось, что он не один, рядом ещё два живых существа, которым нужны забота и попечение и на тебя вся надежда. Ты – опора и милосердие, вера и сострадание, и только ты можешь облегчить их участь: немоготу болезного и беспомощность малого.

Сон всё-таки сморил его. Сколько времени он проспал, Изот не представлял. Ему казалось, что много, потому что проснулся он с ясной головой и ощущением лёгкости в теле. Ребёнок мирно посапывал в своей убогой колыбельке. Не стонал и не охал старец Кирилл. Изот сначала подумал, что он преставился, но, подойдя к нему, убедился, что отче жив: по размеренному ровному дыханию можно было понять, что ему стало лучше.

Изот обул высохшие, но задубевшие от близкого огня сапоги, открыл дверь на улицу. Дохнуло свежестью морозного утра, в лицо ударили лёгкие снежинки, сметённые воздушной волной с потолочного настила.

Рассвело. Ночью выпал слабый снег, но его было достаточно, чтобы прикрыть обугленные руины скита, и теперь сожжённое пространство выглядело не таким зловеще чёрным.

Затворив дверь, Изот подбросил в огонь смолистых тесин. Погреб озарился багрово-красным светом, и ключник мог посмотреть, что есть у него из припасов. Однако, не найдя большего, что нашёл вчера, не отчаялся: за узким туннелем были ещё кладовые, в которых хранились вяленое мясо, соленья в бочках, заготовленные скитниками на зиму. Если их не пожрал огонь – пропитание, хоть и скудное, было обеспечено.

Пока старый и малый спали, Изот сходил на уцелевший колодец, принёс воды. Она была мутная, на вкус прогорклая, пропахшая дымом и смолой. Он налил воды в горшок и поставил на огонь. Затем подошёл к старцу. Тот дышал ровно и, казалось, спал. Изот окликнул его, но Кирилл не шевельнулся и не поднял век. Ключник вышел наружу, вернулся с горстью снега, положил на лоб старику. Кирилл пошевелил губами. Изот окунул тряпицу в воду, протёр ему лицо. Веки Кирилла медленно поднялись. Глаза сначала глядели неосмысленно, потом взгляд остановился на ключнике.

– Отче Кирилл, – наклонился к его лицу Изот. – Отче!?

Кирилл вглядывался в ключника, словно пытался осознать или вспомнить, кто перед ним. Слабо дрогнула рука и поползла ко лбу, видимо, он хотел перекреститься.

– Отче, али не узнаешь? Это я, Изот!

– Изо-о-от, – прошептал, а скорее, выдохнул Кирилл бескровными губами. – Это ты, сыне?

– Я, я, – обрадовано откликнулся Изот, ещё ниже наклоняясь к старцу. – Боже праведный! Очнулся!.. Дай я поправлю тебе в головах!.. Какая радость!.. Тебе не холодно, отче? Дай я укрою тебя кафтаном?

– Не надо. Мне покойно и удобно, – тихо ответил старец. – Вот только… подними голову повыше.

Изот принялся выполнять приказание старца, всё время твердя:

– Боже праведный!.. Пришёл в себя. Как я молил Бога, чтобы ты был жив!.. И вот он услышал меня…

– Вот так хорошо, – проговорил Кирилл, когда ключник поднял его голову повыше. – Теперь… дай мне испить, – попросил он.

– Тебе водицы, а может… мёд есть.

– Не надо мёду. Воды, воды. Сухо во рту…

Изот опрометью бросился к камельку, радостный, что старец пришёл в себя. В черепок зачерпнул воды из ушата, поднёс к губам старика. Тот сделал несколько маленьких глотков. Вода пролилась с краешков губ на бороду.

Кирилл был очень слаб. Пока он пил, Изот поддерживал его голову руками.

Выпив воды, Кирилл бессильно опустился на прежнее место.

– Будет, Изот, – прошептал он. – Теперь удобнее положи голову на изголовье.

– Может, накрыть тебя? – суетился Изот. – Здесь холодно.

– Мне не холодно. Я весь горю.

– Как руки, ноги, тело? Не зашибся где?

– Не знаю, – ответил Кирилл. – Болит всё. Как через жернова пропустили… Ты сядь. – Старец хотел сделать знак рукой, но она не повиновалась.

Изот подвинул обрубок бревна, сел на него в головах наставника.

– Где мы? – спросил старец, поводя глазами по сторонам и оглядывая потолок погреба. – Не пойму…

– В скиту, отче. В кладовых.

– В кладовых?!

– Да. Скит сгорел, отче.

– Сгорел? – переспросил Кирилл. – Помню, пожар был… Сгорел, значит?

– Весь, отче, без остатка.

Кирилл несколько мгновений молчал, видимо, приводя мысли в порядок.

– Где остальные?.. Где Серафим, Пётр? – Он назвал имена своих келейников.

– А нет остальных, отче. Всех погубил огонь…

– Весь скит сгорел, – повторил Кирилл, ещё не сознавая всю тяжесть происшедшего. – И никого не осталось?..

Изот вздохнул:

– Никого не осталось, отче. Только ты да я. Да ещё младенец. Совсем махонький, грудной…

– Младенец?

– Дуняшки Столбовой сынок. Сама-то погибла, а младенца сохранила, спасла. Нашёл я её мёртвую… А младенец жив остался.